Все новости
Критика в семье быстро провоцирует конфликт. Почему?
10 сент. 2018
1112
Мы плохо переносим любую критику и стараемся от неё сразу защититься. Защититься через объяснение, почему мы так поступаем, через игнорирование и вытеснение и, самое частое и вредное, через критику того, кто критикует нас. Причём часто критика оправданна и, приняв её с благодарностью, мы не только укрепим отношения с этим человеком, но можем использовать её для корректировки своего поведения или даже характера. Даже хорошо зная это, мы всё равно автоматически включаем свойственную нам защиту от критики.
Но в рабочей ситуации или в ситуации с друзьями мы всё-таки можем принять критику, особенно когда она выражена в мягкой форме, направленной на конкретное действие, а не на личность. В семье же критика всегда особенно болезненна, и почти всегда мы защищаемся от неё нападением. Критика становится сигналом для начала маленькой или большой войны, которая может продолжаться часами, днями, годами. За этой войной лежит желание передвинуть вину и стыд на другого, лишь бы их не испытывать. Почему же в близких отношениях так выражено непринятие критики, и так особенно болезненна реакция на неё?
1) В семье мы регрессируем, даём своей взрослой и зрелой части расслабиться и позволяем внутреннему ребёнку вести себя как в детстве. А значит, не хотим себя контролировать, позволяем себе детскую спонтанность и оказываемся во власти детской проекции. Мы, по сути, говорим «сам дурак» и видим другого как человека, который точно не прав. Ребёнку очень трудно показать его вклад в конфликт, показать, в чём он неправ. В ответ мы услышим «он первый начал». В конфликте с близким человеком к нам возвращается детское искреннее ощущение своей правоты и чужой несправедливости со слезами на глазах.
2) На близкого человека мы проецируем нашу самую первую близость - близость с матерью. А значит, наши чувства и реакции захватываются самыми ранними аффектами, и воспроизводится тип привязанности, который тогда формировался. Внутри мы имеем дело не с реальным человеком, а архаическим образом матери или даже огромной груди, кормящей или стремящейся проглотить нас. В момент критики мы не только чувствуем отчаяние брошенности младенца, но и воспринимаем другого как огромного, стремящегося нас проглотить монстра. Конечно, от страха мы включаем всю свою защитную мощь, и начинается война. Со своими родителями у маленького или взрослого ребёнка это происходит ещё более буквально, но может срабатывать первоначальное табу на агрессию к родителям.
3) Этот механизм расщепления Другого на кормящего и заглатывающего или, в поверхностной форме, на идеального и ужасного приводит к тому, что мы стремимся соединиться только с идеальным Другим, а ужасную часть своей проекции временно откладываем в Тень. Пока сохраняется влюблённость, мы удерживаем это расщепление, взаимодействуя только с кормящим идеальным образом Другого. Постепенно чары влюблённости ослабляются, и мы всё больше видим в другом ужасную часть себя. Но мы продолжаем судорожно удерживать это расщепление, продолжая накапливать претензии к нему в Тени.
4) Но хороший Другой не просто хорош сам по себе, он хорош, потому что хорош я. Такой хороший человек полюбил меня за то, что я почти идеален. В момент влюблённости это так и ощущается. То есть здесь мы имеем парное расщепление. На одном полюсе два идеальных человека (ангела) любят друг друга, на другом - в Тени два ужасных демона пытаются друг друга сожрать.
В момент критики ситуация мгновенно переворачивается. Если я плохой или, точнее, не идеальный, значит другой меня не любит, а значит, рушится вся защитная конструкция. Не только хорошая и кормящая белая грудь превращается в ужасную, преследующую чёрную пасть. Весь мир из любви двух белых ангелов превращается в войну двух отвратительных и злых демонов. А значит, мне нужно отчаянно вернуть прежний иллюзорный рай на место, то есть критику не принять и лучше просто проигнорировать. Но так как образ войны уже проглянул за декорациями мира, удержать его внутри очень сложно, и война начинается. Поэтому за неприятием критики можно увидеть желание вернуть иллюзию мирного рая на место пусть и ценой войны. Так, желание иллюзорного расщеплённого идеального мира провоцирует войну с Тенью в другом.
5) Эта война подкрепляется силой накопленных претензий. Сложенные в Тень претензии только ждут возможности выйти на поверхность отношений. Поэтому в критике со стороны близкого мы слышим не критику отдельной формы поведения, а всю критику нас как человека, все накопленные к нам претензии, всё разочарование несбывшихся надежд. А значит, отвечаем тем же. Даже если мы в ответ критикуем что-то частное, внутри мы критикуем за всё и даже за то, что было до встречи с этим человеком. Поэтому так трудно остановить эту войну, арсенал накопленных обвинений неисчерпаем и только накапливается внутри такого конфликта.
6) Кроме того, критика, которая воспринимается как разрушение идеальной картинки, провоцирует дополнительное расщепление и диссоциацию, так необходимые для продолжения войны. Эрос и любовь явно уступают место Танатосу, богу смерти, разложения и разделения. Включаются очень ранние защитные механизмы, связанные с необходимостью выжить, и каждый убегает в свою крепость и включает архетипического демона-охранителя, как это описана у Дональда Калшеда.
7) Конечно, сила таких переживаний и возможности связать любовью деструктивность расщепления тесно связана с опытом детской привязанности и опытом контейнирования, полученного в отношениях с матерью. Но, кроме того, на это влияет весь опыт критики, полученный в жизни. Бессознательно в момент критики возникает воспоминание о всей прошлой критике, и мы реагируем не столько на текущий момент, сколько на всю прошлую критику. Чем больше было в прошлом такой критики, чем более она была несправедливой и давалась в травматичной форме, например, сопровождаясь телесными наказаниями, тем сильнее наши реакции и тем меньше они связаны с текущим моментом.
Надеюсь, эти размышления аналитика помогают понять остроту наших реакций в ситуации критики, причины передвигания вины в семье и психологические причины войн, в целом. Такое понимание помогает нам избежать вины и обвинений другого и, не смотря на всё вышесказанное, справиться с со своими аффектами и прислушаться к критике.
С другой стороны, критика в семье должна сопровождаться значимо большим количеством эмоциональной поддержки, так чтобы любовь могла связать неизбежно возникающее расщепление.
Но в рабочей ситуации или в ситуации с друзьями мы всё-таки можем принять критику, особенно когда она выражена в мягкой форме, направленной на конкретное действие, а не на личность. В семье же критика всегда особенно болезненна, и почти всегда мы защищаемся от неё нападением. Критика становится сигналом для начала маленькой или большой войны, которая может продолжаться часами, днями, годами. За этой войной лежит желание передвинуть вину и стыд на другого, лишь бы их не испытывать. Почему же в близких отношениях так выражено непринятие критики, и так особенно болезненна реакция на неё?
1) В семье мы регрессируем, даём своей взрослой и зрелой части расслабиться и позволяем внутреннему ребёнку вести себя как в детстве. А значит, не хотим себя контролировать, позволяем себе детскую спонтанность и оказываемся во власти детской проекции. Мы, по сути, говорим «сам дурак» и видим другого как человека, который точно не прав. Ребёнку очень трудно показать его вклад в конфликт, показать, в чём он неправ. В ответ мы услышим «он первый начал». В конфликте с близким человеком к нам возвращается детское искреннее ощущение своей правоты и чужой несправедливости со слезами на глазах.
2) На близкого человека мы проецируем нашу самую первую близость - близость с матерью. А значит, наши чувства и реакции захватываются самыми ранними аффектами, и воспроизводится тип привязанности, который тогда формировался. Внутри мы имеем дело не с реальным человеком, а архаическим образом матери или даже огромной груди, кормящей или стремящейся проглотить нас. В момент критики мы не только чувствуем отчаяние брошенности младенца, но и воспринимаем другого как огромного, стремящегося нас проглотить монстра. Конечно, от страха мы включаем всю свою защитную мощь, и начинается война. Со своими родителями у маленького или взрослого ребёнка это происходит ещё более буквально, но может срабатывать первоначальное табу на агрессию к родителям.
3) Этот механизм расщепления Другого на кормящего и заглатывающего или, в поверхностной форме, на идеального и ужасного приводит к тому, что мы стремимся соединиться только с идеальным Другим, а ужасную часть своей проекции временно откладываем в Тень. Пока сохраняется влюблённость, мы удерживаем это расщепление, взаимодействуя только с кормящим идеальным образом Другого. Постепенно чары влюблённости ослабляются, и мы всё больше видим в другом ужасную часть себя. Но мы продолжаем судорожно удерживать это расщепление, продолжая накапливать претензии к нему в Тени.
4) Но хороший Другой не просто хорош сам по себе, он хорош, потому что хорош я. Такой хороший человек полюбил меня за то, что я почти идеален. В момент влюблённости это так и ощущается. То есть здесь мы имеем парное расщепление. На одном полюсе два идеальных человека (ангела) любят друг друга, на другом - в Тени два ужасных демона пытаются друг друга сожрать.
В момент критики ситуация мгновенно переворачивается. Если я плохой или, точнее, не идеальный, значит другой меня не любит, а значит, рушится вся защитная конструкция. Не только хорошая и кормящая белая грудь превращается в ужасную, преследующую чёрную пасть. Весь мир из любви двух белых ангелов превращается в войну двух отвратительных и злых демонов. А значит, мне нужно отчаянно вернуть прежний иллюзорный рай на место, то есть критику не принять и лучше просто проигнорировать. Но так как образ войны уже проглянул за декорациями мира, удержать его внутри очень сложно, и война начинается. Поэтому за неприятием критики можно увидеть желание вернуть иллюзию мирного рая на место пусть и ценой войны. Так, желание иллюзорного расщеплённого идеального мира провоцирует войну с Тенью в другом.
5) Эта война подкрепляется силой накопленных претензий. Сложенные в Тень претензии только ждут возможности выйти на поверхность отношений. Поэтому в критике со стороны близкого мы слышим не критику отдельной формы поведения, а всю критику нас как человека, все накопленные к нам претензии, всё разочарование несбывшихся надежд. А значит, отвечаем тем же. Даже если мы в ответ критикуем что-то частное, внутри мы критикуем за всё и даже за то, что было до встречи с этим человеком. Поэтому так трудно остановить эту войну, арсенал накопленных обвинений неисчерпаем и только накапливается внутри такого конфликта.
6) Кроме того, критика, которая воспринимается как разрушение идеальной картинки, провоцирует дополнительное расщепление и диссоциацию, так необходимые для продолжения войны. Эрос и любовь явно уступают место Танатосу, богу смерти, разложения и разделения. Включаются очень ранние защитные механизмы, связанные с необходимостью выжить, и каждый убегает в свою крепость и включает архетипического демона-охранителя, как это описана у Дональда Калшеда.
7) Конечно, сила таких переживаний и возможности связать любовью деструктивность расщепления тесно связана с опытом детской привязанности и опытом контейнирования, полученного в отношениях с матерью. Но, кроме того, на это влияет весь опыт критики, полученный в жизни. Бессознательно в момент критики возникает воспоминание о всей прошлой критике, и мы реагируем не столько на текущий момент, сколько на всю прошлую критику. Чем больше было в прошлом такой критики, чем более она была несправедливой и давалась в травматичной форме, например, сопровождаясь телесными наказаниями, тем сильнее наши реакции и тем меньше они связаны с текущим моментом.
Надеюсь, эти размышления аналитика помогают понять остроту наших реакций в ситуации критики, причины передвигания вины в семье и психологические причины войн, в целом. Такое понимание помогает нам избежать вины и обвинений другого и, не смотря на всё вышесказанное, справиться с со своими аффектами и прислушаться к критике.
С другой стороны, критика в семье должна сопровождаться значимо большим количеством эмоциональной поддержки, так чтобы любовь могла связать неизбежно возникающее расщепление.