04 сент. 2016
768
- Я думаю, нам надо расстаться
Его слова показались хлесткой пощечиной, я пошатнулась и ухватилась рукой о косяк. Собрав всю волю в кулак, проговорила:
- Почему ты так думаешь? Мы могли бы попробовать.
- Это невозможно.
- Но почему?
- Я люблю другую, он назвал имя, - и я вспомнила его подругу, с которой отнеслась с большой симпатией при знакомстве: У нас будет ребенок.
Мир рухнул, в ушах зазвенели осколки разбитого стекла. Я задохнулась как от удара под дых. Он не просто не любил, он не любил давно, не любил и предал. Мне показалось, что я заглянула в пропасть, на дне которой лежало мое покореженное, смятое тело.
- А если бы ты могла из своего сейчас сказать что-то той 16-тилетней девочке, который ты была, чтобы ты сказала?
- Забудь. Это неважно, он придурок. У тебя будет все хорошо.
- Извини, ты, правда, хотела бы именно это услышать в 16, и тебе это нравится слышать сейчас, при том, что до сих пор, когда ты это рассказываешь у тебя трясутся руки и слезы бегут по лицу? !
***
Как часто, вспоминая о чем-то, что до сих пор отзывается болью, мы не можем позволить даже внутри себя испытать жалость, сочувствие, нежность к себе, присвоить себе право позаботиться, поддержать, утешить. Обесценивая свои переживания и опыт ("ничего страшного", "пройдет, у всех так бывало", "бывает горе и пострашнее"), мы загоняем себя в ловушку: обесцененное, непризнанное горе, регулярно напоминает о себе, прорываясь через наши защиты, наше "забудь, неважно, нестрашно".
Его слова показались хлесткой пощечиной, я пошатнулась и ухватилась рукой о косяк. Собрав всю волю в кулак, проговорила:
- Почему ты так думаешь? Мы могли бы попробовать.
Наши отношения были к тому моменту небезоблачными, но мне было 16, и он был моей первой любовью и первым мужчиной. И я боролась, за его любовь, за наше вместе, за уверенность в том, что я наши отношения они те самые - настоящие.
- Это невозможно.
- Но почему?
- Я люблю другую, он назвал имя, - и я вспомнила его подругу, с которой отнеслась с большой симпатией при знакомстве: У нас будет ребенок.
Мир рухнул, в ушах зазвенели осколки разбитого стекла. Я задохнулась как от удара под дых. Он не просто не любил, он не любил давно, не любил и предал. Мне показалось, что я заглянула в пропасть, на дне которой лежало мое покореженное, смятое тело.
- А если бы ты могла из своего сейчас сказать что-то той 16-тилетней девочке, который ты была, чтобы ты сказала?
- Забудь. Это неважно, он придурок. У тебя будет все хорошо.
- Извини, ты, правда, хотела бы именно это услышать в 16, и тебе это нравится слышать сейчас, при том, что до сих пор, когда ты это рассказываешь у тебя трясутся руки и слезы бегут по лицу? !
***
Как часто, вспоминая о чем-то, что до сих пор отзывается болью, мы не можем позволить даже внутри себя испытать жалость, сочувствие, нежность к себе, присвоить себе право позаботиться, поддержать, утешить. Обесценивая свои переживания и опыт ("ничего страшного", "пройдет, у всех так бывало", "бывает горе и пострашнее"), мы загоняем себя в ловушку: обесцененное, непризнанное горе, регулярно напоминает о себе, прорываясь через наши защиты, наше "забудь, неважно, нестрашно".